В викторианскую эпоху была сделана попытка воскресить куртуазную любовь, что превратило дам средних классов общества в слащавых недотрог и стражниц морали, чье отвращение к сексу привело ко взрывообразному росту проституции, к эпидемии венерических заболеваний и моде на мазохизм. Дамы, встревоженные очевидным разгулом порока и невоздержанности, о котором они не могли не слышать даже в своих башнях из слоновой кости, решили, что только они, чистые и высоконравственные, могут направить общество на путь истинный. Они потребовали и в конце концов получили право голоса. Тем временем развивалась борьба на другом фронте, направленная на распространение сведений о контрацепции, которому серьезно препятствовало убеждение моралистов в том, что единственной дозволенной формой контрацепции является воздержание. Искусственный идеал викторианской семьи поддерживался вплоть до XX в. (более эффективно - благодаря усилиям Голливуда, а не стараниям церкви), но публикация исследований Кинси и других ученых, ознакомление с теорией психоанализа и просто экономическая реальность помогли в конце концов пошатнуть его позиции…
Хотя временами может казаться, что XIX в. был бы невозможен без королевы Виктории, этой маленькой тучной дамы в черном бомбазине, которая так долго царствовала в этом столетии, но все викторианство нельзя назвать уникальным явлением, принадлежащим только XIX веку и только Британской империи. Даже Китай пострадал от собственной разновидности викторианства (вызванной как страхом перед западным империализмом, так и неоконфуцианским ханжеством), а в Америке и Германии оно возникло даже раньше, чем в Англии: в Америке - отчасти как порождение пуританства; в Германии - как реакция на политические потрясения и новые веяния XVIII столетия. Немного позднее Франция, преодолевая шестидесятилетний кризис, предшествовавший 1848 году, стала искать личные идеалы, которые могли бы компенсировать политические разочарования. А в Англии новый и уже твердо стоящий на ногах средний класс, постоянно обвиняемый в вульгарном торгашеском духе, аккуратно смешал старую философию с новыми интеллектуальными модами и создал систему морали и поведения, которая смогла удовлетворить его социальные амбиции.
…. новые общественные отношения приняли везде сходные формы, и, возможно, в один прекрасный день кому-нибудь удастся объяснить, почему эти формы получились именно такими: почему элегантный классицизм XVIII века, уравновешенный легкомысленными причудами европейских толкователей Конфуция и готических романов, привел в XIX веке к чопорной помпезности, слегка оживлявшейся страстным мелодраматизмом романтиков, которые обожали всяческую экзотику (и особенно все, что относилось к средневековью). "Серьезная" готика, отличавшаяся от искусственного готического стиля, принятого несколькими десятилетиями раньше, наиболее очевидно проявлялась в литературе и архитектуре (причем в последней витиеватость и богатство характеризовали все структурные и декоративные элементы) но имела также и более далеко идущие последствия. Когда джентльмены викторианской эпохи, в сюртуках и с огромными бакенбардами, охваченные ностальгией по средневековью, стали культивировать ту высокопарную и чрезмерную учтивость по отношению к дамам, которая, по их искреннему убеждению, являлась отражением рыцарских идеалов, они попутно (без всяких дурных намерений) низвели этих дам до положения зрителей на турнире жизни. … они подарили женщинам снисходительность, как замену справедливости. И женщины, к сожалению, поощряли мужчин: им нравилось, что им поклоняются и во всем уступают, что о них заботятся; им льстило, что их считают нежными, ранимыми и слабыми - чистыми ангелами, к которым мужчина обращается ради отдохновения от грубого, жестокого делового мира.
Эта была игра для двоих, и жены были вынуждены отвечать на заботу о них, относясь к мужу как к чему-то среднему между Господом Богом и сэром Галахадом. Как говорит миссис Сара Эллис в книге, вышедшей в 1842 году, адресованной женщинам Англии, важно было признавать "превосходство вашего мужа просто как человека.. В характере благородного, просвещенного и подлинно доброго мужчины есть сила и утонченность, так похожая на то, что мы считаем природой и свойствами ангелов, что... нет никаких слов, чтобы описать степень восхищения и уважения, которую должно вызывать созерцание подобного характера... Быть допущенной к его сердцу - разделять его заботы и быть избранной подругой в его радостях и бедах! - трудно сказать, смирение или благодарность должны преобладать в чувствах женщины, которая отмечена таким благословением". Но за роскошной прозой миссис Эллис скрываются острые шипы, которые не порадовали бы ее предшественников - автора Книги Притч, Исхомаха, даму Пэн Чао, святого Иеронима и всех прочих. Ведь давая понять, что превосходство мужчины входит в естественный порядок вещей, она добавляет, что дела обстоят именно так даже вопреки тому факту, что жена может иметь "более высокие таланты и познания", чем ее муж.

Место женщины
Времена, несомненно, менялись, но прежде, чем подняться по социальной лестнице, женщине пришлось спуститься на несколько ступеней. Социальные тенденции привели к тому, что жизнь стала подражать искусству в еще большей степени, чем раньше.
До индустриальной революции история Европы характеризовалась контрастом аристократии, с одной стороны, и всех остальных - с другой. Но теперь в структурах власти аристократия стала вытесняться средними классами. Однако экономические успехи ничего не значили без успехов социальных, и неотъемлемой чертой XIX века стала маниакальная борьба за продвижение по ступеням знатности.
Одним из показателей успеха было то, что домашняя хозяйка должна иметь слуг, которые бы все делали за нее… Жена представителя среднего класса, освобожденная от хлопот по хозяйству, должна была чем-то заполнять свое время. И она сама и ее муж были убеждены (так же как и книги по этикету, буквально наводнявшие рынок в ХIХ столетии), что она живет как благородная леди, - но они заблуждались. Если оставить в стороне родословную, то между женщиной среднего класса и аристократкой оставалось все же одно существенное различие. Леди Такая-то и графиня Этакая тратили свое свободное время с пользой, пусть даже легкомысленно: они наслаждались разнообразием жизни в основном благодаря тому, что их муж или любовник свободно могли сопровождать их, куда бы они ни пожелали отправиться. А мужчины среднего класса были привязаны к своей работе, и их жены и дочери были предоставлены самим себе. Некоторые заполняли время полезной работой, но большинство женщин просто ходили целый день по магазинам или в гости к соседкам посплетничать, а то и просто бездельничали или упражнялись в хороших манерах.
… миссис Э.Дж. Грэйвс в 1842 г. говорила о женщинах, которые "в своем честолюбивом стремлении походить на благородных леди используют свои прекрасные ручки только для того, чтобы играть кольцами, прикасаться к клавишам пианино или струнам гитары"; и тут же жаловалась, что "множество томных, вялых и бездеятельных молодых леди, покоящихся сейчас на своих диванах, ворча и жалуясь в ответ на любой призыв приложить к чему-либо усилия, лично мне представляются весьма плачевным зрелищем". Но там, где мода и этикет - "стена, которую общество само воздвигло вокруг себя, щит против вторжения дерзости, неприличия и вульгарности", - сговорились сделать женщину праздной, праздность сама развилась в особое заболевание, которое подрывало как физическое, так и душевное здоровье: едва ли все викторианские дамы, предававшиеся живописному увяданию, поступали так только для того, чтобы казаться интересными.
Мужья этих изнеженных созданий еще больше усугубляли ситуацию, стараясь оберегать их от любого вторжения грубой действительности. … благовоспитанная жена была "заключена в священные границы своего собственного узкого мирка... охраняемая от разрушительных прикосновений мира и излишнего общения с ним". Лондонский суд постановил, что мужа можно оправдать, даже если он похитил бежавшую жену (чья нравственность по умолчанию считалась безупречной) и держал ее под замком, поскольку "счастье и честь обеих сторон в том, чтобы поместить жену под охрану мужа и поручить ему... защищать ее от опасностей неограниченного общения с миром, обеспечив совместное проживание и местонахождение".
К несчастью, в тот мир, от которого следовало защищать женщину, включался и мир медицины. Она могла проконсультироваться с врачом (в присутствии компаньонки) и даже показать на манекене, где она чувствует боли, но гинекологическое обследование производилось только в самом крайнем случае. Дальнейшие уступки женской скромности, вероятно, довели бы современного врача до потери диплома: стандартная процедура производилась под простыней в затемненной комнате. И все же многие врачи поощряли подобную застенчивость. В "Книге набожной леди", вышедшей в 1852 г., цитировались слова одного профессора, который утверждал, что гордится тем, что в Америке "женщина предпочитает подвергнуться крайней опасности и вытерпеть ужасную боль, лишь бы не отказаться от тех крупиц деликатности, которые не позволяют до конца выяснить причину их заболеваний". Он считал это свидетельством "высокой нравственности". Подобное отношение к проблеме не только мешало врачам исполнять свою работу как следует, но не позволяло и женщинам узнать что-либо о своей анатомии и физиологии. Менструации, к примеру, упоминались редко и считались как врачами, так и женщинами, признаком нетрудоспособности… Викторианцы были также убеждены, что "полная сила сексуального желания редко бывает известна добропорядочной женщине", и врачи (в отличие от авторов порнографических произведений, знакомых, как можно предположить, только с "недобропорядочными" женщинами), как представляется, были весьма плохо информированы относительно женского оргазма...
Рыцарство, благородство, деликатность и невежество, смешавшись между собой, буквально пригвоздили женщину к дому и семье, и даже открытие роли женщины в процессе размножения не сразу повлияло на эту ситуацию. Несмотря на признание равенства, оно было лишь биологическим, прилагавшимся только к матери, а не к женщине вообще. И акцент на материнстве, со всем контекстом домашней жизни, усилился еще больше вследствие широкой популярности в XIX в. академических споров по вопросу "закона матери".
"Закон матери" не был абсолютно новой идеей, но в 1861 г. он был выдвинут для обсуждения швейцарским юристом и историком Иоганном Якобом Бахофеном и изложен таким философско-научным языком, против которого викторианцы просто не смогли устоять. Бахофен отрицал "естественное" превосходство мужчины над женщиной, и заявлял, приводя огромное множество исторических и антропологических подробностей, что, когда человечество было еще близко к природе и материнство являлось единственным признанным видом родительских отношений, миром правила женщина, но, когда победил дух, мужчина взял над женщиной верх
Прогрессивные круги приветствовали эти теории с большим энтузиазмом. Прямая связь между частной собственностью и подчиненной ролью женщины была особенно привлекательной, и "закон матери" вошел в катехизис социалистов и первых феминисток, став общим местом в любой дискуссии о роли женщины в обществе. Но это ничего не принесло женщине, несмотря на то что "мать" поднялась почти до положения богини.
Несмотря на все это идея о том, что место женщины - в доме, не была изобретением викторианцев. Просто случилось так, что они первыми почувствовали необходимость выразить ее в словах, поскольку женщина XIX в. стояла на грани (правда, только на грани) настоящей самостоятельности, которой невозможно было бы достичь без экономической самодостаточности, реальной или потенциальной.
Борьба за финансовую независимость была выиграна не раньше XX века. Во-первых, высшие классы эта проблема не волновала, поскольку брачные и разводные договоры и годовое содержание там тщательно оговаривались и даже совсем сбившейся с пути истинного жене едва ли пришлось бы голодать. Но доктрина "места женщины" серьезно мешала даже незамужним женщинам средних классов, которые могли бы найти работу вне дома, если бы упомянутая доктрина не убеждала работодателей в том, что предоставлять работу благовоспитанной, образованной женщине убыточно.
Трудящиеся бедняки вплоть до XX в. не заботились о "месте женщины" просто потому, что не могли позволить себе это. В их случае препятствием являлся индустриальный капитализм. Индустриальная революция разрушила давние прочные устои крестьянской семьи - систему, в которой женщина куда яснее осознавала свою собственную ценность, чем на любом другом социальном уровне: ведь она играла существенную роль в трудовой жизни своей семьи. Женщины низших классов редко обладали самостоятельностью, зато они в достаточно большой степени были свободны. Но развитие промышленности изменило эту ситуацию. Трудящаяся женщина, подобно своему мужу и детям, превратилась в наемную рабочую силу, причем низкооплачиваемую: она получала иногда меньше, а иногда - чуть больше половины того заработка, какой выручал мужчина за ту же самую работу….

---

Особо жестокие гонения викторианство возводило на чувственность – здесь святошеству и ханжеству не было предела.
Мужчины и женщины обязывались забыть, что у них есть тело. Даже отдалённые речевые намёки на что-либо из этой области – исключались. Единственными участками поверхности тела, которые разрешалось открывать, были кисти рук и лицо. Мужские брюки викторианского фасона имели спереди глухой клапан, сбоку - разрез со шнуровкой, внизу - штрипки. Женские платья тоже были глухие, закрытые, скрадывавшие фигуру, с кружевными воротничками до ушей, оборками, рюшами и буфами. Пуговицы допускались лишь на верхней одежде. Вышедший на улицу мужчина без высокого стоячего воротничка и галстука, женщина без перчаток и шляпки – считались голыми.
Происходившее в супружеских спальнях обязательно драпировалось большим количеством ткани, должно было совершаться в полной темноте, в молчании и при старательно изображаемом равнодушии к происходящему. Какие-либо предварительные разъяснения для неопытных юных особ считались недопустимыми. Это часто приводило к печальным последствиям, вроде попыток самоубийства после первой брачной ночи.
Жертвой интимного ханжества едва не стал известный английский писатель и искусствовед викторианской эпохи Джон Рёскин (1819-1900). Образованный и свободомыслящий человек, он, как выяснилось, не знал элементарных вещей. Довольно поздно женившись, Рёскин вечером после свадьбы застал супругу в неприбранном виде за туалетом - и узрел деталь женской анатомии, о существовании которой не подозревал («треугольник Венеры»). Увиденное его так потрясло, что он впал в нервную импотенцию и принялся жаловаться друзьям: моя жена страдает ужасным физическим недостатком, прямо-таки уродством, какой кошмар, что делать, я несчастнейший человек на свете! Выведав подробности, друзья сперва подняли его насмех, затем затащили в бар, отпоили виски и растолковали: старик, всё в порядке, это не уродство, это как у всех, просто ты, искусствовед замученный, привык пялиться в музеях на гладкие мраморные статуи и никогда прежде не видел живых голых баб… Вскоре в личной жизни Рёскина всё наладилось. Если не считать того, что сплетня вышла за пределы дружеского круга, и некоторое время над искусствоведом потешался весь Лондон.
Беременная женщина являла собой зрелище, глубоко оскорблявшее викторианскую нравственность. Она вынужденно запиралась в четырёх стенах, скрывала свой позор от самоё себя с помощью платья особого покроя. В разговоре ни в коем случае нельзя было сказать о женщине, ждущей ребёнка, что она pregnant (беременна) – только in amazing state (в интересном положении) или in hilarious expectation (в счастливом ожидании). Публичная демонстрация нежных чувств к младенцам и детям считалась неприличной. Викторианская мать редко сама вскармливала своего ребёнка – для этой плебейской нужды нанимались кормилицы из простонародья.
Викторианское ханжество иногда прямиком толкало женщин в объятия смерти. Все врачи в те времена были мужчинами. Считалось, что заболевшей женщине лучше умереть, чем позволить врачу-мужчине произвести над ней «постыдные» медицинские манипуляции. Врач иногда не мог поставить толковый диагноз, ибо не имел права задавать пациентке «неприличные» вопросы. В тех случаях, когда необходимое врачебное вмешательство дозволялось высоконравственными родственниками, врач вынуждался действовать буквально вслепую. Известны описания медицинских кабинетов, оборудованных глухими ширмами с отверстием для одной руки – дабы медик мог посчитать пульс пациентки или коснуться лба для определения жара. А приглашать врачей-мужчин к роженицам англичане с душевными муками начали только в 1880-х годах. До этого родовспоможением занимались повитухи-самоучки и немногочисленные акушерки. Чаще дело предоставлялось естественному ходу, по принципу «как будет угодно Всевышнему».
Викторианские нравы отнюдь не опутывали английское общество целиком, сверху донизу. Они царили главным образом в среде нетитулованного дворянства и городской и сельской буржуазии.
Высшая титулованная аристократия с высоты своего положения и почти полной независимости спокойно плевала на моральные строгости эпохи, позволяла себе потешаться над ними. Разумеется, английские лорды и пэры викторианской эпохи уже не были похожи на своих предков XVII-XVIII веков – бунтовщиков, заговорщиков, высокородных пьяниц и знатных дебоширов. Государственную лояльность, верность трону, внешнюю порядочность они блюли свято. Но за свои привилегии и вольности, добытые во многовековой борьбе с абсолютизмом, держались не менее прочно. И не желали жить в своих поместьях по монастырскому уставу, разработанному благочестивой королевой.
Английские низы – городской и сельский работный люд, крестьяне, батраки, моряки, солдаты, уличный плебс – зачастую вообще не имели представления о нравах, царящих наверху. У них, низов, были свои сложившиеся представления насчёт того, что такое хорошо и что такое плохо. Английские простолюдины много и тяжело работали; поработав, отдыхали как умели – выпивали и закусывали, орали песни, плясали до слома каблуков, неприлично выражались при женщинах, дрались, богохульствовали и предавались блуду. А также женились, выходили замуж, рожали и воспитывали детей. То есть вели себя как нормальные люди в нормальной для них атмосфере, не были склонны обставлять своё бытие лишними условностями и сложностями – сложностей им и без того хватало.